Почему никто не говорит с нами об этой войне. Дневник луганчанки

На сайте «Остров» есть колонка жительницы Луганска Ольги Кучер, она называется «Луганский дневник». Тексты там бывают разные, но они всегда искренние. А мимо этой записи в дневнике мы не могли пройти мимо, и решили поделиться и со своими читателями.

С возвращением электроэнергии осенью 2014 года я перестала смотреть фильмы. Точнее, так и не начала их смотреть снова, после перерыва в то лето. Вначале было не до того, а потом стало казаться, что никакой сюжет не сможет соперничать с реальностью за окном. Я и до сих пор думаю, что никто не способен искусственно воссоздать ту реальность, которая происходит именно здесь, сейчас, рядом со мной, в настоящий момент.

Каждый боялся обстрелов по-разному. Знакомая рассказывала, что сидела в своей комнате и боялась безумно. Выскочить бы — но куда? И каждый разрыв ей казался всё громче и громче, как будто стреляют уже не за окном, а в её голове. И ей стало казаться, что ещё минута, и она просто умрёт или от страха, или от разрыва сердца.

И тут, вдруг, открылась дверь, и вошёл её сын, который тоже не уезжал, отравив из города свою семью. Сын жил во второй половине дома.

И вот, входит сын, ложится на диван, забрасывает руки за голову и говорит, что огурцов много в этом году, хоть раздавай тем соседям, кто тоже остался по улице. И вместе — её взрослый сын на диване, рассуждающий об урожае и взрывы за окном — это не сочеталось никак. Но именно это её успокоило — какая может быть паника, если нужно готовить обед, думать, что делать с этими чёртовыми огурцами... Сын вошёл, и стало так спокойно сразу, как будто взрывы были чем-то несущественным, и для неё они тоже стали сразу как-то тише, незначительнее.

О войне говорят всегда. Буквально с первой минуты. Как вода подпирает плотину, так и слова подпирают какую-то невидимую дамбу в сознании. Стоит только уделить минутку собеседнику, и он сразу начинает говорить о своей жизни летом 2014 года. Как будто не было у него никакой другой жизни до того, с её мелкими трагедиями и крупными радостями. Как будто жизнь началась только летом 2014 года, и все остальные события после трактуются только через призму тех решений — уехать или остаться, вывезти семью или быть вместе...

Странно, что никто не пытался нам помочь в этом во всём разобраться. Ну, я имею в виду какие-то проекты, фонды, миссии. Ведь тема войны пульсирует все пять лет. И кто-то не может двигаться дальше, выйти из того лета, переступить и идти вперёд. Почему-то я ни разу не увидела объявления о том, что где-то могут оказывать психологическую помощь нуждающимся, и делают это анонимно и бесплатно. Ты как будто пережил самое крупное потрясение в своей жизни, но все вокруг удостоверившись, что ты жив, просто отошли от тебя — выгребай сам.

Случайная знакомая рассказывает, что была ранена в конце июля 2014. Сидела на остановке, чтобы уехать из города. Дети уехали, а она осталась. И вот дети как-то через кого-то передали, чтобы и она уезжала. Она сидела и ждала автобус с сумкой пожитков. Кстати, автобус тогда так и не пришёл. А осколок на той остановке, когда она ждала, попал ей в спину. Это в юности всё легко и почти безболезненно. А в её далеко за шестьдесят та больница, рошеновское печенье, которое коробками раздавали всем пациентам — на всю жизнь. Она сидела с эспандером, разрабатывала руку. Ей врачи так посоветовали. Как будто что-то ещё можно исправить. И она несколько раз повторила «Автобус так ведь и не приехал тогда». Привыкла всегда контролировать свою жизнь. До мелочей. А этот автобус, тот снаряд были и останутся навсегда вне планов. Как и эта война.

Мой механик обдирает руки под капотом моей машины. «Спокойный у вас район», — говорю я на той самой пятой минуте, с которой мы всегда говорим о войне. Подняв на минутку глаза, он бросает: «На соседней улице у меня внучку убило тем летом в нашем «спокойном» районе». И я сто раз переспрашиваю — не ослышалась ли я? Да, убило, сразу, насмерть. Родители девочки решили не уезжать. Жена была беременна, сын не захотел оставлять дом. Все были во дворе, но родители девочки просто зашли в дом первыми, — так случилось, — а девочка шла следом за ними. Их даже не ранило, а она погибла сразу. С тех пор невестка родила уже двоих. Решила, что если Бог так легко забирает, то давать должен больше. И сколько сможет, столько и родит — её компенсация той потери, того лета. Её диалог с Богом и войной.

Он сидит напротив меня и смотрит мимо. Вижу его второй раз в жизни, но говорим мы о войне. Не прямо, но всё время о ней. О том, что все его знакомые, кто уехал, уже как-то устроились и стали на ноги. Раздали долги, начали что-то своё. А он вот вернулся к дому. К тому дому, который, как оказалось, ему дорог. Старый дом, родительский, доброго слова не стоит, а он вернулся именно к нему. Жена умерла до войны, сын взрослый. Можно было бы начать жить в любом городе за территорией войны. А он вернулся.

Не думал никогда об этом, но почему-то крутилось в голове, что именно в этом доме они были с женой счастливы. Решали всё время какие-то бытовые трудности, боролись, о любви никогда не говорили. Вся жизнь пронеслась на фоне этого дома мгновенно — с его детства до самой войны. Сына забирал из роддома снова в родительский дом, и жену хоронил из этого дома. И вернулся именно в этот дом — к этим воспоминаниям.

Вернулся уже к руинам — в дом попал снаряд. С улицы если глянуть, то почти не видно — стена внешняя целая. Окна он вставил. В холодном гараже оборудовал мастерскую, с которой и живет. Никуда не обращался, ни в какие миссии, ни к «правительству». Ему все говорили, что там кирпич бы дали, там — стекло. А он не смог: «Они у меня всё забрали, а я у них просить? Ненавижу эту «власть», воры, мародеры»...

Дом стал держать его цепко, будто лежачий родственник. Куда ж его бросить? Соседи разнесут за месяц, и так многое вытащили, пока его не было. И как всё это бросить — прошлое, счастливое прошлое. И держатся они теперь друг за друга, как связанные: собака-тявкалка, дом без крыши, и ворох воспоминаний.

Я никогда не могла понять, почему никто не говорит с нами об этой войне. Мы говорим о ней всегда, со всеми. Независимо, хотят нас слушать или нет, хотят ли говорить с нами об этом. Эта река слов, которая прорывает дамбу молчания на пятой минуте любого разговора в любом месте, с любым собеседником. Почему все думают, что мы сможем справиться со всем этим сами? Или от того, что всё прошло, всё закончилось? Нет, нет, нет.

Ольга Кучер, Луганск, специально для «ОстроВ»